Изображаемая Жуковским природа романтическая природа, дышащая таинственною жизнью души и сердца

Трудно представить литературу и отечественную историю первой половины XIX столетия без Василия Андреевича Жуковского. Он стоял у колыбели зарождающегося таланта молодого Пушкина, с восторгом приветствуя его первые шаги и крепнущий голос. Это его портрет с трогательной подписью: «Победителю-ученику от побежденного - учителя», подаренный Пушкину в тот высокоторжественный день, когда была окончена поэма «Руслан и Людмила», сопровождал Пушкина во всех его ссылках и странствиях, с него взирал на Пушкина Жуковский, как бы напутствуя на новые литературные свершения и подвиги. Это он, Жуковский, писал коротенькие, страшные бюллетени о состоянии поэта в последние дни, прилепляя их к стеклу входной двери для застывших в скорбном волнении людей. Он же занимался посмертным изданием его сочинений. Благодаря портрету Жуковского кисти Брюллова, разыгранному в лотерею в царском дворце, был выкуплен из крепостной неволи Шевченко. Не будь Жуковского, кто знает, когда бы состоялось наше знакомство с «Одиссеей» Гомера, балладами Шиллера, Гете, Вальтера Скотта.

Но прежде всего Жуковский — поэт, оставивший нам мелодичные, немного таинственные, волшебные строки, поэт, умеющий понять душу природы, создать близкие сердцу каждого картины, подарить очарование вечера, сладость воспоминаний.

Я Музу юную, бывало,

Встречал в подлунной стороне,

И Вдохновение слетало

С небес, незваное, ко мне;

На все земное наводило

Животворящий луч оно —

И для меня в то время было

Жизнь и Поэзия одно.

Почему-то, когда я обращаюсь к его стихотворениям, Жуковский представляется мне молодым. Немного грустный, задумчивый юноша появляется под мелодию арфы. Посланник Эола. Друг муз. Рыцарь Вдохновения.

Покой и тишина входят в душу, когда читаешь строки его элегии «Вечер»:

Уж вечер… облаков померкнули края,

Последний луч зари на башнях умирает;

Последняя в реке блестящая струя

С потухшим небом угасает.

Все тихо: рощи спят; в окрестности покой…

Тут не просто поэтический образ, чудесное описание, тут — настроение. Тихая, нежная грусть. Отшумели грозы, волнения, переживания. Все сокрыто в душе, в тайне. Но, может, потому, что твоя собственная душа пронизана этой грустью, обожжена ярким пламенем пережитой трагедии, ты лучше понимаешь других, ты другим желаешь этого дара природы — успокоения.

И когда

Ночь молчаливая мирно

Пошла по дороге эфирной,

поэт обращается к вечерней звезде:

Сойди, о небесная, к нам

С волшебным твоим покрывалом,

С целебным забвеньем фиалом.

Дай мира усталым сердцам.

Своим миротворным явленьем,

Своим усыпительным пеньем

Томимую душу тоской,

Как матерь дитя, успокоит.

(«Ночь»)

Море в одноименной элегии Жуковского — больше чем просто стихия. В глазах поэта море — будто душа мира, чарующая и таинственная:

Безмолвное море, лазурное море,

Открой мне глубокую тайну твою:

Что движет твое необъятное лоно,

Чем дышит твоя напряженная грудь…

Просто ощущаешь, читая эти волшебные строки, рядом живое — «таинственной, сладостной полное жизни». Видишь его разъяренным и бунтующим, как человека, у которого отбирают самое дорогое:

Когда же сбираются темные тучи,

Чтоб ясное небо отнять у тебя —

Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь,

Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу…

<…>

Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,

Ты, небом любуясь, дрожишь за него.

Кто знает, какие личные трагедии вспоминались поэту, когда стоял он на морском берегу и находил отзвук своим переживаниям в кипении морской стихии? Ясно одно: не была равнодушной его душа, не спала под внешним спокойствием. А какие чувства владели поэтом, когда рождались строчки «Царскосельского лебедя»? Передавая нам свое восхищение торжественной картиной:

Лебеди младые…

Длинной вереницей, белым флотом стройно

Плавают в сиянье солнца по спокойной

Озера лазури; ночью ж меж звездами

В небе, повторенном тихими водами,

Облаком перловым, вод не зыбля, реют;

Иль двойною тенью, дремля, в них белеют;

А когда гуляет месяц меж звездами,

Влагу расшибая сильными крылами,

В блеске волн, зажженных месячным сиянием,

Окруженны брызгов огненным сверканьем,

Кажутся волшебным призраков явленьем —

Пламя молодое, полное кипенья

Жизни своевольной,

поэт обращает внимание и на старого лебедя:

Спутников давнишних, прежней современных

Жизни, переживши, сетуя глубоко,

Их ты понимаешь думой одинокой!

Насколько же сильна была тоска поэта по России, глубока трагедия одиночества, потери многих друзей единомышленников, что в последние месяцы жизни в далекой Германии он вспомнил этого реально существовавшего «лебедя благородного дней Екатерины», понял его боль и показал гордое прощание с жизнью, возможно, предвидя и свой конец…

Поэтические строки завораживают именно настроением, глубиной подтекста. Суть не только в умении поэта воспроизвести

Что видимо очам — сей пламень облаков,

По небу тихому летящих,

Сие дрожанье вод блестящих,

Сии картины берегов

В пожаре пышного заката —

Сии столь яркие черты —

Легко их ловит мысль крылата,

И есть слова для их блестящей красоты…

(«Невыразимое»)

Главное, что существует

Сей внемлемый одной душою

Обворожающего глас,

что поэт слышит этот «глас природы», а благодаря его стихам он

открывается и для нас.

«Невыразимое подвластно ль выраженью?» — спрашивает Жуковский. В этом и своеобразие лирических картин природы Жуковского — в невыразимом, в возможности услышать в его строках что-то свое, додумать, представить, найти соответствие своему настроению. В этом своеобразие его поэзии.

И вспоминая о его подвижнической роли в русской истории и литературе, читая строки его стихотворений, хочется почтить великую память поэта его же стихами:

О милых спутниках, которые наш свет

Своим сопутствием для нас животворили,

Не говори с тоской: их нет;

Но с благодарностию — были.