Сергей Глушков

Культура русской усадьбы, история ее длившегося целое столетие расцвета и блистательного полувекового заката, оборванного катастрофой 1917 года, далеко еще не исследованы с той полнотой, какой заслуживает это поразительное явление безвозвратно ушедшей эпохи. Для того, чтобы охватить его во всей полноте, понадобятся усилия не только историков, но и искусствоведов, архитекторов, ботаников, экологов, агрономов, литературоведов и людей еще многих специальностей, на которые расщепилась некогда единая жизнь наших предков. Пожалуй, только одной, не столько науке, сколько страсти под названием "краеведение", под силу вернуть хотя бы представление об этом утраченном единстве. Усадебная жизнь строилась на любви и внимании к месту своего обитания, понимаемому как вместилище души и тела, как то самое единство природного и духовного начал человека, в котором настоящее неотделимо от прошлого, а сам человек — от природы. И дело не только в том, что среди обитателей дворянских гнезд немало было людей, увлеченно исследовавших все то, что их окружало, включая историю края, его недра, растительный и животный мир. Само содержание этой жизни напоминало человеку о его ответственности перед прошлыми и последующими поколениями, оно же направляло на поиск гармонии человека и природы. Пожалуй, главная особенность русских усадеб — их принципиальная неповторимость. Каждая из них отличалась своим жизненным укладом и своим сзособом хозяйствования, несла на себе отпечаток своих семейных традиций, своей истории. Но при всем их многообразии у дворянских гнезд, расположенных среди близких по духу и красоте ландшафтов, соединенных близким знакомством, а зачастую и родством их обитателей, не могло не быть общих черт.

Поэтому тверские усадьбы как своеобразная часть того широкого культурно-исторического явления, какое представляли собой дворянские гнезда дореволюционной России, безусловно заслуживают отдельного изучения. Ко времени расцвета усадебной жизни природа Верхневолжья оставалась сравнительно мало затронутой хозяйственной деятельностью человека. Довольно скудные местные почвы не стимулировали активного земледельческого освоения. Леса, вовсе сведенные к тому времени в южной плодородной России, здесь оставались большей частью нетронутыми. Лесной и озерный край сохранил всю свою живописность, и при этом находился в завидной близости от обеих столиц. Так что нет ничего удивительного в том, что "государевы люди", освобожденные от обязательной службы согласно Манифесту о вольности дворянства, подписанному Петром III 18 февраля 1762 года, довольно охотно стали вить свои гнезда именно здесь, не взирая на то, что здешние земли не сулили больших доходов. Конечно, дворянские поместья существовали и до Манифеста. Но они не часто становились местом постоянного обитания их владельцев, бывших в полной зависимости от государя. Особая изобретательность при их обустройстве не была в моде. От той поры на тверской земле сохранились всего две усадьбы. Одна — создателя Вышневолоцкой водной системы М.И.Сердюкова, относящаяся к 20 - 30-м годам XVIII века, и другая — чудом сохранившаяся в глухом углу бывшего Весьегонского уезда под Сандовом и принадлежавшая князьям Ухтомским усадьба Тухани, построенная, видимо, на рубеже XVII и XVIII веков и сохранившая средневековую суровость и скупость убранства. Но именно с конца XVIII века представители самых блестящих фамилий начинают активно осваивать тверскую глубинку. Пожалуй, трудно сыскать знаменитый род, не представленный на тверской земле хотя бы одной ветвью. Среди владельцев тверских имений были князья Волконские и Шаховские, Гагарины и Голицыны, Оболенские и Мещерские, графы Шереметевы и Игнатьевы, Закревские и Воронцовы, и носители еще многих других, не менее звучных имен. Соседство с ними было, естественно, лестно и для менее родовитых дворян. Те, кто побогаче, строились с размахом. Приглашали столичных архитекторов, везли издалека строительный камень (не брезгуя, впрочем, и местным известняком и кирпичом, который быстро научились здесь делать, благо подходящих глин было достаточно). Разбивали регулярные и пейзажные парки с каскадными прудами и беседками, сажали липовые и дубовые аллеи. Иные, подобно Бакуниным в Прямухине, заводили нечто вроде ботанического сада сажая в своих имениях экзотические для здешних мест растения. Сооружали дома-дворцы для себя и отдельно флигели для управляющих и прислуги, порой даже конюшни украшая колоннами на манер античных храмов. Князья Куракины в Степановском-Волосове выстроили целый городок весьма причудливой архитектуры. Строили и церкви (как правило, для всего прихода), красотой и оригинальностью не уступающие столичным. Конечно, такой размах был уделом немногих. Большинство усадеб строились скромно, порой отличаясь от домов зажиточных крестьян только размерами. Но философия жизни и во дворцах, и в самых скромных поместьях была, в сущности, общей и зиждилась на стремлении к естественной, почти в руссоистском духе, жизни, соединенной с жизнью природы. Особое значение имели традиции, культ семейных преданий, овеществленный в самых привычных предметах быта, переходящих от поколения к поколению. Представление о вечно праздном образе жизни владельцев имений вряд ли верно. И не только потому, что многие из них немалую часть своей жизни отдавали государственной службе. Живя в усадьбах, многие образованные дворяне стремились употребить свои силы и знания на хозяйственную деятельность. Пример Глебовых-Стрешневых, владельцев изумительно красивой усадьбы в Знаменском-Райке, активно занимавшихся агрономией и с успехом выращивавших редкие в этой полосе сельскохозяйственные культуры, не так уж редок. Одни усадьбы становились своего рода агрономическими центрами, другие давали примеры иной экономической деятельности. В усадьбе Бакуниных существовала, например, ткацкая мануфактура, где-то пилили лес, строили стекольные фабрики и т.д. Подобное активное хозяйствование почиталось как исполнение патриотического долга. Не случайно Н.М.Карамзин в статье, которую он назвал "Патриот Отечества", призывал дворян ехать в свои имения, поскольку здесь они зачастую могли принести государству больше пользы, чем на службе. Особое место в жизни владельцев тверских усадеб занимали науки и искусство. Среди них было немало даровитых людей, наделенных пытливым духом и жаждой деятельности. Разносторонность талантов была не такой уж редкостью, но были случаи одаренности поистине уникальной — как, например, у новоторжского дворянина Николая Львова, который был не только великим архитектором и строителем, незаурядным поэтом и переводчиком, художником и музыкантом, но и замечательным гидрологом, ботаником, археологом.

Он открыл залежи угля на Валдайской возвышенности, изобрел "каменный картон" (толь), создал свою систему отопления и вентиляции зданий. О множестве талантов, которыми обладало знаменитое семейство Бакуниных, писалось в десятках книг. Способности развиались, как правило, с детства. Дворянские дети не только получали хорошее образование, но и, воспитываясь среди усадебной гармонии, развивали внимание и интерес к окружающему их миру. В лоне тверских усадеб вырастали не только философы и политики, подобные Михаилу Бакунину или Федору Родичеву, но и ученые иных специальностей — как, например, основоположник внешней баллистики вращающихся снарядов Николай Маиевский, авиаконструктор Алексей Туполев, выдающийся врач Л.Г.Беллярнинов, географ Н.С.Таганцев (тот, чей сын был расстрелян по одному "делу" с Николаем Гумилевым) и другие. Но более всего дух усадебной жизни, проходящей среди великолепной по разнообразию и живописности природы Верхневолжья, способствовал развитию талантов художественных. Да и уроженцы иных мест, отмеченные печатью Божьего дара, нередко именно в тверских местах находили приют своему вдохновению. Потому по богатству имен литературных, артистических и особенно художнических, связанных с миром тверских усадеб, тверская земля, пожалуй, не имеет себе равных. Нет смысла перечислять их все — в краеведческой и иной литературе о них сказано достаточно много. Впрочем, одного имени Пушкина и написанного им в Павловском волшебного "Зимнего утра" хватило бы для оправдания тезиса об исключительной вдохновляющей силе тверских усадеб. Между тем стоит вспомнить о том, что муза Константина Батюшкова — поэта, которому юный Пушкин открыто подражал и которого числил среди своих учителей — свои первые вдохновляющие впечатления дарила ему тоже в Тверской губернии, в сельце Даниловском Бежецкого уезда, где Батюшков провел свое детство. Л.А.Черейский насчитал во всех 12 уездах Тверской губернии 117 помещичьих семей, входивших в круг пушкинских друзей и знакомых. И среди них — поэт и философ Федор Глинка, блестящий романист Иван Лажечников, художник князь Гагарин, поэт Яков Толстой и еще множество причастных и просто неравнодушных к искусству людей. А та атмосфера духовности и творчества, что существовала в бакунинском имении Прямухино, заражала едва ли не всякого, кто в ней оказывался. И вполне, казалось бы, "домашняя" поэма Александра Бакунина, которой автор дал имя совсем небольшой, но весьма живописной речки Осуги, являет собой настоящий апофеоз усадебной жизни, выражающий ее философию, ее поэзию, ее нравственные основы, да и просто здоровое отношение к жизни и природе, основанное на чувстве гармонии. Той самой "прямухинской гармонии", которой навек оставался привержен мечтательный бунтарь Михаил Бакунин. Особым родом искусства вполне можно считать и создание самих усадеб, к которому их владельцы зачастую были причастны не только как заказчики, по чьим вкусам и замыслам создавались усадьбы, но и как соавторы и даже единственные авторы весьма оригинальных архитектурно-ландшафтных проектов. Искусствоведы выделяют несколько этапов развития усадебного искусства, в общем-то совпадающих с господствующими в то или иное время архитектурными стилями — от классицистского конца XVIII - начала XIX века до предреволюционного модерна. Но особым свойством русской усадьбы почитается устойчивость традиций, благодаря которым облик усадеб сравнительно мало менялся с течением времени. Дух старины, дух предков с их вкусами и пристрастиями всегда витал над обитателями усадеб. Этим духом были пронизаны предметы быта и произведения искусства, без которых не обходилась ни одна даже самая небогатая усадьба, он же зачастую определял отношения в семье, нравы и привычки домочадцев. Конечно, усадебная жизнь ни в Тверской, ни в какой другой губернии не была сплошной идиллией. Проблемы и противоречия российской действительности не могли обойти ее. Стоит вспомнить хотя бы "Пошехонскую старину", мрачный колорит которой питался воспоминаниями писателя о детстве, прошедшем в имении Салтыковых на стыке Тверской, Московской и Ярославской губерний. В тверских архивах можно отыскать немало сведений о жестокостях помещиков, о притеснении ими крестьян. Но так было далеко не везде. К тому же многое менялось со временем. Феодальные нравы уходили в прошлое, сменяясь иным уровнем отношений. Дворянство уступало свою роль главного землевладельческого класса, оставаясь самым культурным и образованным сословием дореволюционной России, для большинства представителей которого идеал народолюбия не был только фразой. Да, крестьянство в массе своей не ответило дворянской интеллигенции взаимностью. Тем не менее случаи, когда уже после революции крестьяне вступались за изгоняемых и ссылаемых бывших владельцев имений, были не так уж редки. В усадебной жизни русских дворян была еще одна важнейшая черта, о которой никак нельзя забывать. Эта жизнь очень редко бывала замкнутой, сосредоточенной только на самой себе. Дворянство всегда считало себя и было в действительности государственным сословием. Правом не служить Отечеству в том или ином качестве пользовались крайне редко. Большинство служило "из чести", а не ради жалования, которое у офицеров, например, долгое время не покрывало расходов на собственную амуницию. Патриотический дух в любой дворянской семье был, как правило, очень вызвать еще десятки, сотни имен тверитян, сражавшихся во славу Отечества, а теперь, увы, в большинстве своем забытых. После 1861 года значение государственной службы для дворян еще усилилось. Дворянское землевладение резко сокращается, доходность имений падает.Сокращается и число дворян-землевладельцев. В Тверской губернии между двумя земельными переписями 1877 и 1905 телен, чем расцвет, поскольку на многоцветье накопленной за столетие культуры пал волнующий осенний флер медленного умирания, тлетворным, но прекрасным духом которого вдохновлялись Чайковский и Левитан, Чехов и Борисов-Мусатов, Бунин и Блок, Да и едва ли не вся поэзия серебряного века так или иначе несла на себе отблеск уходящей дворянской культуры. Ее обаяние было столь велико, что сок, и воспитывался он в подрастающем поколении прежде всего на примерах отцов и дедов. И в этом смысле обитателям тверских усадеб было кем гордиться. На всех войнах, которые только вела Россия, тверские дворяне блистали славою. Лейтенант Ильин — герой Чесменской битвы, капитан Сеславин - знаменитый партизан 1812 года, героической Севастопольской обороной руководил старицкий дворянин вице-адмирал Корнилов, еще один тверской дворянин Иосиф Гурко стал национальным героем Болгарии. Можно нагода оно сократилось ровно на треть. Количество же дворянской земли уменьшилось более чем вдвое. И для многих недавних помещиков именно служба становится главным источником доходов. Соответственно хиреют, переходят в иные руки, а то и просто исчезают многие усадьбы. Таким образом, вступление России на путь социальных и экономических реформ среди множества последствий имело и угасание усадебной культуры. Однако этот закат, длившийся более полувека, был в некотором смысле еще более блистапредставители иных сословий, в руки которых все чаще переходят бывшие дворянские усадьбы, стараются сохранить их дух, следуя укоренившимся усадебным традициям. Это видно и по тверским имениям Рябушинских, Морозовых, Кувшиновых. В конце XIX - начале XX века усадьбы чаще строятся не как хозяйственные центры, а как загородные дома, предназначенные для отдыха. Один из блистательных примеров — усадьба Островки Ширинских-Шихматовых. Новым, но генетически связанным с дворянской традицией типом усадьбы становягся дачи людей искусства — вроде открытой в 1884 году под Вышним Волочком Академической дачи, или дачи "Чайка" художника Бялыницкого-Бируля. Ту же роль играла для Валентина Серова усадьба его родственника фон Дервиза Домотканово, и целый куст усадеб, расположенных на удомельских озерах — для Левитана, Жуковского, Коровина, Богданова-Бельского и многих других художников. По архивным данным, в 1917-1918 годах в пределах тогдашней Тверской губернии существовало 1230 усадеб. За сорок лет до этого их было более чем вдвое больше. Надо полагать, что за эти годы исчезли не самые богатые, в том числе и в культурном отношении, имения. Ветшали, разбирались, а то и горели небольшие деревянные усадьбы. А то, что строилось надолго, зачастую просто меняло владельцев. Революция 1905-1907 годов в Тверской губернии ознаменовалась, помимо прочего, 42 случаями погромов и поджогов усадеб, что тоже повлияло на сокращение их числа. Перед революцией 1917 года примерно половина некогда дворянских усадеб принадлежала купцам, промышленникам, разбогатевшим мещанам, а то и крестьянам. Земли, как правило, сдавались в аренду. Цена была невелика — от рубля до трех за десятину в год. В течение всего предреволюционного десятилетия дворянское землевладение в губернии неуклонно сокращалось, перестав быть преобладающим, крестьянское же, наоборот, росло. В связи с этим возникает резонный вопрос: был ли какой-нибудь государственный смысл в массовой экспроприации усадеб, приведшей к невозвратимым культурным потерям? Закат дворянской культуры чем-то напоминает закат античности в эпоху, предшествовавшую нашествию варваров. Однако варвары XX века ни откуда не приходили — они возросли здесь же, в тени тех же вековых парков, среди той же природы, в гармонии с которой стремились жить обитатели дворянских гнезд. И более того — сам этот где яростно, а где просто бездумно и равнодушно уничтоженный мир творился если не самими разрушителями, то их отцами и дедами. Их руками строились дома и дворцы, насаждались парки и вишневые сады, создавались прекрасные предметы быта. Как тут не вспомнить и еще один исторический парадокс: революционный огонь, спаливший все эти культурные гнезда, порой раздувался при активном участии их обитателей. Старицкий помещик Иван Гаврилович Головин еще в 40-х годах прошлого века написал "Катехизис русского народа", содержащий, помимо прочего, рекомендации по организации вооруженного восстания и строительству баррикад. Сестры Голенищевы-Кутузовы в 70-х годах в усадьбе Лялино Вышневолоцкого уезда устроили пропагандистский центр крайнего нигилизма. А на рубеже XIX - XX веков уже целый ряд тверских усадеб были местом хранения нелегальной литературы. В этом родстве созидателей и разрушителей и состоит, наверное, одна из главных особенностей противоречивого "русского пути". Как известно, после Февральской революции практически все политические партии России признавали необходимость радикальной земельной реформы - естественно, в интересах крестьян. Она готовилась и должна была быть запущена сразу после созыва Учредительного собрания. Однако большевистский лозунг "грабь награбленное" оказался сильнее всех реформ. Первой жертвой лозунга стали дворянские усадьбы. Бессмысленный и варвар ский грабеж дворянской собственности, основная ценность которой состояла не в земле, которую дворяне были уже готовы отдать и так, не в хозяйственном инвентаре, и даже не в зданиях, а в том накопленном многими поколениями богатстве, которое имело главным образом культурно-историческое значение: библиотеки, архивы, предметы искусства, старинная мебель. И именно это богатство было в первую очередь пущено на ветер. Знаменитый ленинский декрет о земле, согласно которому помещичьи имения со всеми их принадлежностями (не исключая архивов и библиотек) поступали в распоряжение волостных земельных комитетов, фактически узаконил начавшееся еще при очевидно бессильном Временном правительстве варварское разрушение усадеб. Вот пример. Уже 5 марта 1917 года в Корчевском уезде сгорело имение Афатово.

Усадебная скульптура

Владелец его, А.К.Корвин-Литвицкий, при пожаре погиб. Этот случай был далеко не единичным. Неудивительно, что многие владельцы усадеб, чувствуя свою незащищенность, покидали поместья задолго до октября. Никакие волостные комитеты не могли остановить грабежи и тем более наказать тех, кто грабил брошенные имения, нередко поджигая их  для сокрытия следов или просто из куража. В тверском областном архиве сохранилось немало документов, бесстрастно зафиксировавших подобные случаи. Да и при более или менее организованном изъятии дворянского имущества невежественные экспроприаторы практически не брали на учет бесполезные с их точки зрения вещи: архивные документы, книги, картины. "Волос становится дыбом, как послушаешь, что в дорогих фортепьянах лошадей кормили, с дорогими вазами садились под корову доить, картины великих мастеров на клочки резали, редкую мебель по частям делили, чтобы каждому досталось, редкие книги, которым цены нет, на папиросы рвали, а ценные архивы (бумаги), по которым история пишется, на подтопку печей пошли..." — писал известный музейный деятель С.Д.Яхонтов, бывший свидетелем разорения усадеб Рязанской губернии. Есть основания полагать, что в Тверской губернии эта культурная катастрофа была не менее страшной. Вот типичная история гибели ценнейшей библиотеки Толстых из усадьбы Новинки Городенской волости. Первоначальная опись зафиксировала наличие в ней помимо прочего старинных книг на китайском языке с выполненными вручную красочными иллюстрациями. Большая часть библиотеки была, видимо, растащена на растопку. Что-то привезли в Городню и свалили в больничном сарае. Листы из этих книг использовались для заворачивания лекарств. Не менее трагичной оказалась и судьба обитателей Новинок. Николай Алексеевич Толстой - исследователь истории своего рода, переводчик Шекспира и автор многих книг - был арестован как заложник. Его жена Мария Алексеевна добровольно разделила участь мужа. Их обоих расстреляли. Чуть позже в Петербурге были арестованы и расстреляны два их сына— Иван и Алексей. Какую-то часть культурных сокровищ из тверских усадеб удавалось собрать губернским комитетам научных библиотек и по делам музеев и охране памятников искусства, старины и природы, а также уездным отделам по народному образованию. Кое-что вывозили эмиссары московских культурных учреждений. Но людей, а главное, транспорта и денег у этих организаций было крайне мало. И то, что они не могли вывезти из усадеб, погибало если и не сразу, то в течение нескольких лет, поскольку новые хозяева не делали ничего ради сохранности культурных богатств. Да и вывезенное, безусловно, теряло в своей историко-культурной значимости: разбивались на части ценные коллекции, многие предметы искусства и быта просто теряли своюисторию, без которой они мало что могут сказать последующим поколениям. Печальной оказалась и судьба усадебных строений, не исключая и тех, что не были уничтожены сразу. Поначалу их передавали либо организуемым во множестве совхозам и коммунам, либо под школы и больницы. Однако должной заботы об их сохранности новые владельцы не проявляли. Здания перестраивались, потом, когда не хватало средств на их содержание, просто бросались, нередко горели. Так, еще в марте 1919 года сгорела конфискованная 26 марта 1918 года и занятая под школу усадьба Спас-Угол, родовое гнездо М.Е.Салтыкова (Щедрина). А совсем недавно, в 1992 году, сгорел дом в усадьбе Лубенькино, когда-то построенный одним из братьев Рябушинских и брошенный после строительства по соседству с ней Калининской АЭС. Из всего множества тверских усадеб, когда-то составлявших целый мир, до наших дней от семи-восьми десятков уцелело хоть что-то — часто руины зданий или остатки парков. Но и это немногое продолжает разрушаться и исчезать. Не совсем безнадежна судьба одной из самых знаменитых в истории русской культуры прямухинской усадьбы Бакуниных, обживается обществом репрессированных литераторов великолепное Чукавино, не внушает опасений судьба гагаринского имения Карачарово, да еще, пожалуй, пушкинского музея в Бернове — вот и все исключения. Возможно, выживут Новые Ельцы (турбаза "Селигер"), Михнево и усадьба Ширинских-Шихматовых, занятая детским домом. Но безнадежно затягивается реставрация настоящего дворца в Знаменском-Райке (а львовская ротонда в парке недавно рухнула), на глазах гибнет изумительное Степановское-Волосово, в совсем жалкий вид прямо накануне пушкинского 200-летия приходит усадьба Полторацких в селе Грузины. Совсем заброшено родовое имение Н.А.Львова Никольское-Черенчицы. Список можно продолжить... Возможно, когда-нибудь будет составлен мартиролог русской провинциальной культуры, в котором 90-е годы XX столетия будут означены как время окончательной гибели последних шедевров усадебного искусства. Но хочется верить, что эта великая культура не исчезнет окончательно, подобно легендарной Атлантиде, и хотя бы память о ней сохранится.